Я там был

27 июня в Телеклубе, Екатеринбург, в годовщину 45-летия

выхода двух первых альбомов The Doors выступили

Рэй Манзарек и Робби Кригер — участники оригинального

состава легендарной группы.

Вот и случилось событие, о котором я мечтала лет с тринадцати. Нет, конечно, не совсем в том виде, какой я себе представляла, но я вас умоляю, когда и что в жизни случается «в том самом виде»? И вообще, всегда ли надо, чтобы оно исполнялось «в том самом виде»? Вот, к примеру – вокалист был трезв, и это, на мой скромный взгляд, несомненный плюс. Однако стихов не читал и не шаманил – тут, вроде бы, минус…

Поскольку в Телеклубе я была впервые, всё было странно и зловеще: и здание какого-то завода, и сумрак, и очередь за пивом и огромное количество молодняка в толпе. Ну, когда идёшь на такое мероприятие в одну каску, как-то само собой становится не по себе: все как-то шайками, а я один такой стою. Как грица, people are strange when you are stranger. То есть – настроение создавалось. И я стала рассматривать пассажиров.

Молодежи действительно было много (что напрягло моего мужа, который привез меня «к проходной»). Но наблюдать за ними мне быстро наскучило, и я стала искать зрителей постарше. Что их привело сегодня на концерт? С блеском ли в глазах идут? Оделись ли как-то по-особенному? Один дяденька сразил меня таки наповал: невысокий, в светло-бежевом костюме-двойке, старенький, седой и с вот такущей бородой до пояса. Мелькнула у меня шальная мысль, что было бы интересно понаблюдать за ним, когда зажгут! Но в зале мы с ним уже не увиделись.

После кошмар какого томительного маринования почтеннейшей публики в предбаннике (я очень устала и так и не поняла, в порядке ли вещей такое – начинать концерт почти на час позже времени, означенного на билетах), приоткрылась одна створка заветной дверцы и они как ломанулись! мы стали аккуратно, под чутким руководством специально обученного человека проникать внутрь.

Гневить судьбу не буду: место, куда я пристроилась, было почти как гавань Альквалондэ. Ну, может, не так близко к валар, как мне хотелось, зато дислокация с диспозицией – лучше не надо: крайний левый фланг (почти впритык к ограждению), соседи по квадратному метру и всей территории спереди, до сцены – практически сплошь дяденьки лет сорока-пятидесяти. Ура, подумала я, как минимум – не будут бухать, скакать, орать, свистеть и делать других неприятных вещей. К тому же прямо по курсу красовалась клавишная установка, а если чутка сделать ача-ача головой, можно было недурственно рассмотреть и вторую часть сцены. Вопщем, жизнь налаживалась. И так она налаживалась еще минут пятнадцать. Зал опять начал терять терпение, свистеть и вопить. Мое сорока-пятидесятилетнее окружение стоически переносило тяготы.

Нет, беспокойные пассажиры все-таки шныряли. А один раз даже подкрался какой-то здоровенный амбал и вусмерть интеллигентным голосом попросил его пропустить. В смысле: «Девушка, пропустите, пожалуйста?» На что я совершенно логично предложила ему попытаться пройти – мол, протиснешься – мазаль тов унд зай гезунд! «А вы, пожалуйста, сделайте шаг назад?» - не унимался амбал. В общем, поговорили. Интеллигентный амбал, сделав бесплодную попытку прорваться сквозь мою гвардию, откочевал куда-то назад и вправо, и потом ещё и отговаривал такую же лягушку-путешественницу ломится в нашу сторону: там, мол, «девушка вредная – не пускает». Ндык!

Но мы выстояли! После пары фальш-стартов на сцене появились ОНИ! К клавишам подошел Мензарек. Спокоен, уверен, сосредоточен, положил на фисгармонию какую-то папку, чинно уселся. «Матушка заступница милиция троеручица! – мелькнуло у меня. – Какие же они старенькие…» Расположившись, тянуть резину дальше не стали. И, как в той дзенской байке: ДЕД ВСТУПИЛ!.. Дальше, слава богу, все пошло по другому сценарию.

Правильно пошло.

У старичков в пороховницах был даже и не порох – греческий огонь там у них был, вот что. Мензарек вообще шустрил под самое немогу: много общался с публикой, изображал что-то прям такое за своей установкой, водил руками, махал зрителям – и я ему, конечно, тоже. Из-за того, что у меня в это день опухло пол-ладони, хлопать двумя руками не могла физически. Зато намахалась от души.

Первые две песни отожгли на одном дыхании. И мы, и вокалист… Ах, да. Что это я!

Примерно до того момента, когда музыканты взяли самые первые ноты Roadhouse Blues, который шёл первым номером марлезонского балета, я отчего-то и не задавала себе такой простой и такой очевидный вопрос: братцы, а кто петь-то будет? Но как только понеслось, я озадачилась. Сделав то самое ача-ача я его увидела.

Дейв Брок не особо похож на Моррисона. Но на сцене, с соответствующей прической он выглядел вполне и весьма. Он не вел себя как Моррисон. Он не читал стихов. Не впадал в транс. Он пел, и делал это очень хорошо. Все интонации, исполнение было знакомым и близким.

«Знаете, я не вхожу полностью в образ Джима. Не внушаю себе, что я Джим Моррисон, не верю сам в это. Я пою его песни и делаю это весьма правдоподобно. Но не дохожу до крайностей». (отсюда) Cпасибо ему большое. Хоть кому-то и показалось, что из-за этого «не хватало драйва», а по мне, так всё было в самый раз. Лучше недопить, чем переесть.

Кригер тоже жёг и огонь тоже был не менее греческий. В какой-то момент гитарного соло его крупным планом вывели на экран – мне показалось, он сейчас заплачет, вот такое выражение лица у него было… Мэнзарек и Кригер – два динозавра, и именно через них шло то время, ощущение той жизни, когда все эти песни звучали впервые. И сделав над собой усилие, немного абстрагировавшись, я даже смогла на какие-то мгновения вызвать у себя иллюзию того, что год на дворе, скажем, 68-й, а за стенами завода – какая-нибудь Алабама…

А потом девочку справа начало плющить как хомячка, от восторга она замотала головой в разных плоскостях и несколько раз чуть не заехала мне локтем в висок. Тут иллюзия и пропала.

Если же говорить о звуке, то акустика вТелеклубе, извиняюсь, за гранью всех моих представлений о приличии. Когда дело дошло до Strange Days, текст которых я основательно подзабыла, до меня вдруг дошло, что я вообще не могу разобрать слов - ну, кроме тех, которые каким-то чудом всплывали у меня в памяти.

Как всегла порадовал Spanish Caravan. Под падающий снежок, пусти и простенький, рисованый, он пошёл очень душевно, романтично и трепетно.

Да и ещё. Если кто-нибудь, когда-нибудь, где-нибудь встретит человека который свистел во время исполнения «When thе music’s over» на словах «the scream of the butterfly» - вырвите ему, пожалуйста, язык. И скажите, что от меня.